Андрей Платонович Платонов(настоящая фамилия Климентов, 1.09.1899 5.01.1951) прозаик, публицист, литературный критик. Один из наиболее самобытных по стилю русских писателей XX века. Участвовал в гражданской войне. В 1926 опубликовал свои первые повести («Эфирный тракт», «Епифанские шлюзы», «Город Градов»). Самый известный его роман «Чевенгур» был написан в 1929 году, но было опубликован только в конце 80-х. В Чевенгуре Платонов подверг критическому пересмотру, порою доводя до абсурда, свою веру в революционные преобразования и надежды построить революциооный рай, которые находили выражение в его ранних произведениях. В 1931 году после публикации повести «Впрок», подвергнутой резкой критике Фаддеева и Сталина и признанной «клеветой на «нового человека», на ход социалистических преобразований, произведения Платонова перестают печатать. Ради заработка был вынужден писать литературно-критические статьи под псевдонимом. С 1942 по 1945 г. он служил военным корреспондентом на фронте. В 1946 году после публикации рассказа «Возвращение» («Семья Иванова») Платонов снова подвергается резкой критике за клевету, после чего полностью лишается возможности заниматься публиковаться. Лучшие цитаты Андрея Платонова представлены в этой подборке.
У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтоб в теле был энтузиазм труда.
Некуда жить, вот и думаешь в голову.
Ты зачем здесь ходишь и существуешь? спросил один, у которого от изнемождения слабо росла борода. Я здесь не существую, произнес Вощев, стыдясь, что много людей чувствуют сейчас его одного. Я только думаю здесь. — Зачем же он был?
— Не быть он боялся. Не расти, девочка, затоскуешь! И решив скончаться , он лег в кровать и заснул со счастьем равнодушия к жизни. По сравнению с животными и растениями человек по своему поведению неприличен. Люди связаны между собой более глубоким чувством, чем любовь, ненависть, зло, мелочность и т.д. Они товарищи даже тогда, когда один их них явный подлец, тогда подлость его входит в состав дружбы. Без меня народ неполный. И решив скончаться , он лег в кровать и заснул со счастьем равнодушия к жизни. Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.
Мертвые не шумят, сказал Вощев мужику.
Не буду, согласно ответил лежачий и замер, счастливый, что угодил власти.
А вы чтите своего ребенка, сказал Вощев, когда вы умрете, то он будет.
Искусство есть процесс прохождения сил природы через существо человека.
Мужская несостоятельность такой же мощный источник поэзии, как любовь. В революции выигрывает «боковая сила», т. к. главные уничтожают друг друга, а боковая остается при здоровье и забирает все. Чтобы истреблять целые страны, не нужно воевать, нужно лишь так бояться соседей, так строить военную промышленность, так третировать население, так работать на военные запасы, что население все погибнет от экономически безрезультативного труда, а горы продуктов, одежды, машин и снарядов останутся на месте человечества, вместо могильного холма и памятника.
В храбрости есть высшее самолюбие.
Труд есть совесть.
Здравствуйте! сказал он колхозу, обрадовавшись. Вы стали теперь, как я, я тоже ничто.
Здравствуй! обрадовался весь колхоз одному человеку.
Чего ты поднялся? спросил его Сафронов.
Сидя у меня мысль еще хуже развивается. Я лучше постою.
Ну, стой. Ты, наверное, интеллигенция той лишь бы посидеть да подумать. Жизнь есть упускаемая и упущенная возможность.
Старость рассудка есть влечение к смерти.
Скучные книги происходят от скучного читателя, ибо в книгах действует ищущая тоска читателя, а не умелость сочинителя.
Никто не смотрит на спящих людей, но только у них бывают настоящие любимые лица, наяву же лицо у человека искажается памятью, чувством и нуждой.
От жизни все умирают — остаются одни кости.
— Не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки? — не решался верить Вощев. — Дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет? — сомневался Вощев на ходу.
Беседовать самому с собой — это искусство, беседовать с другими людьми — забава.
В человеке еще живет маленький зритель — он не участвует ни в поступках, ни в страдании — он всегда хладнокровен и одинаков. Его служба — это видеть и быть свидетелем, но он без права голоса в жизни человека, и неизвестно, зачем он одиноко существует. Этот угол сознания человека день и ночь освещен, как комната швейцара в большом доме. Круглые сутки сидит этот бодрствующий швейцар в подъезде человека, знает всех жителей своего дома, но ни один житель не советуется со швейцаром о своих делах. Жители входят и выходят, а зритель-швейцар провожает их глазами.
Трудись и трудись, а когда дотрудишься до конца, когда узнаешь все, то уморишься и помрешь. Не расти, девочка, затоскуешь.
— Все живет и терпит на свете, ничего не сознавая, — сказал Вощев близ дороги и встал, чтоб идти, окруженный всеобщим терпеливым существованием. — Как будто кто-то один или несколько немногих извлекли из нас убежденное чувство и взяли его себе.
Ночь продолжалась в саду, вдалеке скрипела тележка Жачева — по этому скрипящему признаку все мелкие жители города хорошо знали, что сливочного масла нет, ибо Жачев всегда смазывал свою повозку именно сливочным маслом, получаемым в свертках от достаточных лиц, он нарочно стравлял продукт, чтобы лишняя сила не прибавлялась в буржуазное тело, а сам не желал питаться этим зажиточным веществом.
Бывают времена, когда люди живут лишь надеждами и ожиданием перемены своей судьбы, бывает время, когда только воспоминание о прошлом утешает живущее поколение, и бывает счастливое время, когда историческое развитие мира совпадает в людях с движением их сердец.
В тайном замысле каждого человека есть желание уйти со своего двора, из своего одиночества, чтобы увидеть и пережить всю вселенную.
Не обязательно близко владеть человеком и радоваться лишь возле него — достаточно бывает чувствовать любимого человека постоянным жителем своего сердца.
Вся любовь происходит от нужды и тоски, если бы человек ни в чем не нуждался и не тосковал, он никогда не полюбил бы другого человека.
Мы все живем нечаянно.
На краю колхоза стоял Организационный Двор, в котором активист и другие ведущие бедняки производили обучение масс, здесь же проживали недоказанные кулаки и разные проштрафившиеся члены коллектива, одни из них находились на дворе за то, что впали в мелкое настроение сомнения, другие — что плакали во время бодрости и целовали колья на своем дворе, отходящие в обобществление, третьи — за что-нибудь прочее, и, наконец, один был старичок, явившийся на Организационный Двор самотеком, — это был сторож с кафельного завода: он шел куда-то сквозь, а его здесь приостановили, потому что у него имелось выражение чуждости на лице. Еще высоко было солнце, и жалобно пели птицы в освещенном воздухе, не торжествуя, а ища пищи в пространстве, ласточки низко мчались над склоненными роющими людьми, они смолкали крыльями от усталости, и под их пухом и перьями был пот нужды — они летали с самой зари, не переставая мучить себя для сытости птенцов и подруг. Вощев поднял однажды мгновенно умершую в воздухе птицу и павшую вниз: она была вся в поту, а когда ее Вощев ощипал, чтобы увидеть тело, то в его руках осталось скудное печальное существо, погибшее от утомления своего труда. Единственное, что могло утешить и развлечь сердце человека, было сердце другого человека. Нигде человеку конца не найдёшь и масштабной карты души его составить нельзя. В каждом человеке есть обольщение собственной жизнью, и поэтому каждый день для него — сотворение мира. Этим люди и держатся.
Он жил и глядел глазами лишь оттого, что имел документы середняка, и его сердце билось по закону.
У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтоб в теле был энтузиазм труда. Все равно истины нет на свете или, быть может, она и была в каком-нибудь растении или в героической твари, но шел нищий и съел то растение или растоптал гнетущуюся низом тварь, а сам умер затем в осеннем овраге, и тело его выдул ветер в ничто. Равнодушие может быть страшнее боязливости — оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнешься — останется от сердца одно сухое место. Я тебя никогда не обманывал и не обману, пока жив, потому что любовь есть также совесть, и она не позволит даже подумать об измене. Настоящий писатель это жертва и экспериментатор в одном лице.
Эх ты, масса, масса. Трудно организовать из тебя скелет коммунизма! И что тебе надо? Стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила!
Но для сна нужен был покой ума, доверчивость его к жизни, прощение прожитого горя, а Вощев лежал в сухом напряжении сознательности и не знал полезен ли он в мире или все без него благополучно обойдется? Но отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план? Скучно собаке, она живет благодаря одному рождению, как и я. Женщины ведь всегда мечтают, даже замужем и на кухне. В ненависти пролетариата к буржуазии есть ненависть женщины к кухне. Есть в жизни живущие и есть обреченные. Люди умирают потому, что они болеют одни и некому их любить.
Новые землекопы постепенно обжились и привыкли работать. Каждый из них придумал себе идею будущего спасения отсюда – один желал нарастить стаж и уйти учиться, второй ожидал момента для переквалификации, третий же предпочитал пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате, и каждый с усердием рыл землю, постоянно помня эту свою идею спасения.
– Смотри, Чиклин, он весь седой!
– Жил с людьми – вот и поседел от горя. Чужое и дальнее счастье возбуждало в нем стыд и тревогу — он бы хотел, не сознавая, чтобы вечно строящийся и недостроенный мир был похож на его разрушенную жизнь.
Жизнь есть упускаемая и упущенная возможность.
Жизнь состоит в том, что она исчезает. Звериную, атакующую, регрессивную силу нельзя победить враз и в лоб, как нельзя победить землетрясение, если не переждать его. Крестьянин имеет переменную душу от погоды, природы, от ветров и потоков. Люби и верь — и будешь счастлив!
Все живет и терпит на свете, ничего не сознавая. Будет тебе сокрушаться-то, мещанин!- останавливал его.
Сафронов.
Ведь здесь ребенок теперь живет, иль ты не знаешь, что скорбь у нас должна быть аннулирована! Вопрошающе небо светило над Вощевым мучительной силой звёзд…
Вощев подошел к подкулачнику и сделал удар в его лицо. Любовь есть соединение любимого человека со своими основными и искреннейшими идеями — осуществление через него (любимого — любимую) своего смысла жизни. Любовь никогда не выглядит глупостью, а доверие — всегда, если оно не соединено с любовью. Любовь честнее доверия, и обманутый влюбленный заслуживает не сожаления, а удивления и уважения.
Я уже заметил: где организация, там всегда думает не более одного человека, а остальные живут порожняком и вслед одному первому. Организация — умнейшее дело: все себя знают, а никто себя не имеет. И всем хорошо, только одному первому плохо — он думает. При организации можно много лишнего от человека отнять.
Чепурный признавал пока только классовую ласку, отнюдь не женскую, классовую же ласку Чепурный чувствовал, как близкое увлечение пролетарским однородным человеком… Наставник отлично знал, что машины живут и движутся скорее по своему желанию, чем от ума и умения людей: люди здесь ни при чем. Наоборот, доброта природы, энергии и металла портят людей. Писать надо не талантом, а «человечностью» — прямым чувством к жизни. Милиция охраняла снаружи безмолвие рабочих жилищ, чтобы сон был глубок и питателен для утреннего труда. Козлов опять ослаб! – сказал Чиклину Сафронов. – Не переживет он социализма: какой-то функции в нем не хватает!
— Мудреное дело: землю отдали, а хлеб до последнего зерна отбираете, да подавись ты сам такой землей! Мужику от земли один горизонт остался. Кого вы обманываете?
— Ты говоришь — хлеб для революции! Дурень ты, народ ведь умирает — кому же твоя революция останется?
Ум такое же имущество, как и дом, стало быть, он будет угнетать ненаучных и слабых
Труд раз навсегда объявляется пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием, потому что труд способствует происхождению имущества, а имущество — угнетению.
Революция миновала эти места, освободила поля под мирную тоску, а сама ушла неизвестно куда, словно скрывалась во внутренней темноте человека, утомившись на своих пройденных путях. В мире было — как вечером, и Дванов почувствовал, что и в нем наступает вечер, время зрелости, время счастья или сожаления
Он осмотрелся вокруг — всюду над пространством стоял пар живого дыханья, создавая сонную, душную незримость, устало длилось терпенье на свете, точно все живущее находилось где-то посредине времени и своего движения: начало его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направление.
Преодолеть, простить недостатки друг друга нельзя, не имея чувства родственности.
Революция была задумана в мечтах и осуществляема… для исполнения самых никогда не сбывшихся вещей.
Капитализм рожал бедных наравне с глупыми. С беднотою мы справимся, но куда нам девать дураков?
Рыба между жизнью и смертью стоит, оттого она и немая и глядит без выражения, телок ведь и тот думает, а рыба нет — она все уже знает.
Социализм придет моментально и все покроет. Еще ничего не успеет родиться, как хорошо настанет!
Я говорю — власть дело неумелое, в нее надо самых ненужных людей сажать, а вы же все годные.
Только второстепенные люди делают медленную пользу. Слишком большой ум совершенно ни к чему — он как трава на жирных почвах, которая валится до созревания и не поддается покосу. Ускорение жизни высшими людьми утомляет ее, и она теряет то, что имела раньше.
Труд есть совесть. Человечество — без облагораживания его животными и растениями — погибнет, оскудеет, впадет в злобу отчаяния, как одинокий в одиночестве.
Электрификация есть такая же революция в технике, с таким же значением, как Октябрь 1917 года.
Когда между людьми находится имущество, то они спокойно тратят силы на заботу о том имуществе, а когда между людьми ничего нет, то они начинают не расставаться и хранить один другого от холода во сне.
Ночами Копенкин терял терпение тьма и беззащитный сон людей увлекали его произвести глубокую разведку в главное буржуазное государство, потому что и над тем государством была тьма, и капиталисты лежали голыми и бессознательными, тут бы их и можно было кончить, а к рассвету объявить коммунизм.
Какой же это коммунизм? окончательно усомнился Копенкин и вышел на двор, покрытый сырою ночью. От него ребенок ни разу не мог вздохнуть, при нем человек явился и умер. Тут зараза, а не коммунизм. Чепурный взял в руки сочинение Карла Маркса и с уважением потрогал густо напечатанные страницы: писал-писал человек, сожалел Чепурный, а мы всё сделали, а потом прочитали лучше бы и не писал!
Разные сны представляются трудящемуся по ночам — одни выражают исполненную надежду, другие предчувствуют собственный гроб в глинистой могиле, но дневное время проживается одинаковым, сгорбленным способом — терпеньем тела, роющего землю, чтобы посадить в свежую пропасть вечный, каменный корень неразрушимого зодчества.
— Тебе, Вощев, государство дало лишний час на твою задумчивость — работал восемь, теперь семь, ты бы и жил молчал! Если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет?
— Без думы люди действуют бессмысленно! — произнес Вощев в размышлении. Чиклин имел маленькую каменистую голову, густо обросшую волосами, потому что всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал
Разве бабы понимают товарищество: они весь коммунизм деревянными пилами на мелкобуржуазные части распилят!
Бог уходил, не выбирая дороги, – без шапки, в одном пиджаке и босой, пищей его была глина, а надеждой – мечта. Где есть масса людей, там сейчас же является вождь. Он видел в жизни, что глупые и несчастные добрее умных и более способны изменить свою жизнь к свободе и счастью. Втайне ото всех Пашинцев верил, что рабочие и крестьяне, конечно, глупее ученых буржуев, но зато они душевнее, и отсюда их отличная судьба. Советская Россия похожа на молодую березку, на которую кидается коза капитализма. Бояться гибнуть это буржуазный дух, это индивидуальная роскошь Скажите мне громко, зачем я нужен, о чем мне горевать, когда уже присутствует большевицкая юность и новый шикарный человек стал на учет революции?! Вы гляньте, как солнце заходит наш нашими полями, это же всемирная слава колхозному движению! Женщина и мужчина — два лица одного существа — человека, ребёнок же является их общей вечной надеждой.
Всякая работа и усердие изобретены эксплуататорами, чтобы сверх солнечных продуктов им оставалась ненормальная прибавка.
Когда власть-то брали, на завтрашний день всему земному шару обещали благо, а теперь, ты говоришь, объективные условия нам ходу не дают Попам тоже до рая добраться сатана мешал. От скорости сила тяготения, вес тела и жизни уменьшается, стало быть, оттого люди в несчастии стараются двигаться. Русские странники и богомольцы потому и бредут постоянно, что они рассеивали на своём ходу тяжесть горящей души народа.
Мы ведь не животные, мы можем жить ради энтузиазма.
А зачем тебе истина? Только в уме у тебя будет хорошо, а снаружи гадко. Прушевский закрыл лицо руками. Пусть разум есть синтез всех чувств, где смиряются и утихают все потоки тревожных движений, но откуда тревога и движенье? Он этого не знал, он только знал, что старость рассудка есть влеченье к смерти, это единственное его чувство, и тогда он, может быть, замкнет кольцо — он возвратится к происхождению чувств, к вечернему летнему дню своего неповторившегося свидания. Женщина — тогда женщина, когда в ней живет вся совесть тёмного мира, его надежда стать совершенным, его смертная тоска.
Многими свойствами наделен человек, если страстно думать над ними, то можно ржать от восторга даже собственного ежесекундного дыхания.
…ее цветы походили на печальные предсмертные глаза детей, они знали, что их порвут потные бабы. беседовать самому с собой это искусство, беседовать с другими людьми забава. Земля спала обнажённой и мучительной, как мать, с которой сползло одеяло. Капитализм рожал бедных наравне с глупыми. С беднотою мы справимся, но куда нам девать дураков?
Некому, кроме ребенка, передать человеку свои мечты и стремления, некому отдать для конечного завершения свою обрывающуюся великую жизнь. Некому — кроме ребёнка. И потому дитя — владыка человечества, ибо в жизни всегда господствует грядущее, ожидаемое, ещё не рождённая чистая мысль, трепет которой мы чувствуем в груди, сила которой заставляет кипеть нашу жизнь.
Вощев хотел попросить какой-нибудь самой слабой работы, чтобы хватило на пропитание: думать же он будет во внеурочное время, но для просьбы нужно иметь уважение к людям, а Вощев не видел от них чувства к себе.
Вощев спустился по крошкам земли в овраг и лег там животом вниз, чтобы уснуть и расстаться с собою. Но для сна нужен был покой ума, доверчивость его к жизни, прощение прожитого горя, а Вощев лежал в сухом напряжении сознательности и не знал – полезен ли он в мире или все без него благополучно обойдется?
Россия тратилась на освещение пути всем народам, а для себя в хатах света не держала.
— Саша, ты не спишь? — волновался Захар Павлович. — Там дураки власть берут, — может, хоть жизнь поумнеет. Он всем мастеровым говорил, что у власти опять умнейшие люди дежурят — добра не будет.
Но в человеке еще живет маленький зритель он не участвует ни в поступках, ни в страдании он всегда хладнокровен и одинаков.
Я жил и томился, потому что жизнь превратила меня из ребенка во взрослого человека, лишая юности. До революции я был мальчиком, а после нее уже некогда быть юношей, некогда расти, надо сразу нахмуриться и биться… Фраза о том, что революция — паровоз истории, превратилась во мне в странное и хорошее чувство: вспоминая ее, я очень усердно работал на паровозе…